Остин посмотрел на нее в полном недоумении:
— Я вам нравлюсь?
— Да. Вы добрый и отзывчивый человек. Конечно, — добавила она, — иногда вам удается это очень успешно скрывать.
— «Добрый и отзывчивый»? — озадаченно повторил он. — Да откуда вы это взяли?
— Я знаю, потому что дотронулась до вас. Но даже и без этого я смогла бы понять. — Она посмотрела на его рубашку. — Вы проявили исключительную выдержку. Спорю, что с вами никогда не бывало ничего подобного, не так ли?
— Никогда.
— Я так и думала. И все же вы сумели разглядеть смешную сторону эпизода, хотя совершенно очевидно, что сначала были возмущены. — Элизабет задумчиво взглянула на него. — Вы держите людей на расстоянии, создавая о себе таким образом впечатление неприступного и холодного человека. Однако к сестре вы проявляете доброту и внимание, а к вашей матери относитесь с нежностью и уважением. Я провела в вашем обществе довольно много времени и наблюдала ваше общение с достаточным количеством людей, чтобы понять, какой вы человек в действительности, как вы добры и порядочны.
У Остина сжалось сердце. Ее слова смутили его, вызвали растерянность. Он удивился еще больше, когда почувствовал, что краснеет от удовольствия. Он должен заставить себя прогнать мысли о том, что эта женщина считает его добрым и отзывчивым. Порядочным. И добрым к своим родным.
«Если бы ты знала, какую неудачу я потерпел с Уильямом, то поняла бы, как ты ошибаешься».
Прежде чем он успел ответить, она сказала:
— Я понимаю, что наша вчерашняя встреча закончилась на напряженной ноте, но не могли бы мы начать заново?
— Заново?
— Да. Это американское слово означает «сначала». Я подумала, если мы очень, очень постараемся, то можем стать… друзьями. И прежде всего я бы хотела, чтобы вы называли меня Элизабет.
Дружба? Черт побери, такого ему не приходилось слышать! Друзья? С женщиной? И именно с этой женщиной? Невозможно. Существовала лишь горстка мужчин, которых он называл друзьями. Женщины могут быть матерями, сестрами, тетками или любовницами, но не друзьями. Или могут?
Остин пристально посмотрел ей в лицо, и его поразило, насколько Элизабет отличалась от других женщин, встречавшихся ему раньше. Как получилось, что вопреки ее странным заявлениям о ясновидении, вопреки тому, что у нее явно были какие-то тайны, она сумела внушить ему, что достойна доверия? Что бы это ни было, он не мог не признаться себе, что его влекло к ней, как мотылька к огню.
Если ей хочется думать, что они друзья, он не сделает ничего, чтобы вывести ее из этого заблуждения — по крайней мере пока он не узнает от нее все, что ему нужно.
Но ему все труднее было поверить, что она может быть связана с шантажистами или с кем-то подобным.
Прокашлявшись, он сказал:
— Я с огромным удовольствием буду называть вас Элизабет. Благодарю вас.
— Пожалуйста. — Она насмешливо взглянула на него. — Ваша светлость.
Остин сдержал усмешку, услышав в ее тоне ожидание, что он окажет ей такую же честь. Неужели она не понимала, насколько для нее неприлично даже намекать на то, что она может обращаться к нему иначе, чем «ваша светлость»? Такая фамильярность, такая интимность переходила всякие границы.
Интимность. Неожиданно ему захотелось услышать свое имя из ее уст.
— Некоторые зовут меня Брэдфорд.
— Брэдфорд, — медленно повторила она тихим хрипловатым голосом, от которого у него сжались зубы. А что же будет с ним, если она назовет его по имени?
— Только очень немногие называют меня по имени: Остин.
— Остин, — тихо повторила Элизабет, и горячая волна прокатилась по его телу. — Прекрасное имя. Сильное, властное, благородное. Очень вам подходит.
— Благодарю, — произнес он, захваченный врасплох не столько ее комплиментом, сколько приятной теплотой, пробежавшей по его спине. — Мои друзья называют меня Остином. Вы можете называть меня так же, если хотите.
В душе он застонал, пораженный своим невероятным предложением. Должно быть, он сходит с ума. Что, черт побери, подумают люди, услышав, как она называет его Остином? Он должен предупредить ее, чтобы она не называла его так в присутствии других — а только когда они будут наедине. Наедине. Вместе. Черт, он действительно сходит с ума!
— Что ж, благодарю вас… Остин. Итак, вы меня простили?
Он оторвался от своих мыслей.
— Простил?
— Да. За… мм… — Она бросила взгляд на его грязную одежду.
Он проследил за ее взглядом.
— Ах да. Мой костюм в крайне плачевном состоянии. Вы и в самом деле сожалеете?
Элизабет энергично закивала:
— О да!
— Обещаете больше никогда не делать такой пакости?
— Гм… Когда вы говорите «никогда», вы имеете в виду «больше никогда за всю жизнь»?
— В общем, да. Я имел в виду это.
— О Боже! — Она поджала губы, но ее глаза лукаво блестели. — Боюсь, что не смогу дать вам столь странного обещания.
— Понятно, — со вздохом уступил Остин. — Ну, в таком случае можете вы попытаться вести себя прилично то недолгое время, пока мы будем добираться до дома?
— О да, — с сияющей улыбкой согласилась Элизабет. — Это я могу обещать.
— Слава Богу. Тогда, полагаю, мне придется простить вас. Давайте вылезем из воды, пока совсем не замерзли. Повернувшись, он направился к берегу.
— Вы идете? — спросил он, когда она не тронулась с места.
— Хотела бы, но не могу, — ответила она, пытаясь сделать шаг. — Ноги увязли в грязи, а юбки такие тяжелые, что не приподнимешь. — Ямочки заиграли на ее щеках, словно подмигивая. — Как вы полагаете, не могла бы я просить вас о небольшой помощи?
Остин поднял глаза к небу.
— В прошлый раз, когда вы обращались ко мне с просьбой, дело кончилось тем, что я принял грязевую ванну. — Он строго посмотрел на нее. — Вы не забудете свое обещание вести себя прилично? Ведь я, как вы понимаете, могу и оставить вас здесь.
Элизабет прижала руку к сердцу:
— Обещаю.
Шлепая по воде, он направился к ней, бормоча критические замечания в адрес всего женского пола.
— Возьмите меня за шею.
Элизабет обхватила руками его шею, и он поднял ее, шатаясь под тяжестью ее веса и веса ее намокшей одежды. Струйки холодной воды сбегали с ее платья, а из ее сапожек выливалась грязь. Она положила голову на его плечо, и он весь напрягся — от близости ее мокрого тела, прижавшегося к его груди. Остин наклонил голову и вдохнул цветочный аромат ее волос. Черт, даже покрытая грязью, она все равно пахла сиренью!
На берегу он медленно опустил ее на землю, и ее тело влажно соскользнуло по нему. Она встала на ноги. Мокрая одежда облепила ее, обтягивая соблазнительные формы, и у него перехватило дыхание. Сквозь мокрую ткань были отчетливо видны отвердевшие соски, а ноги казались невероятно длинными. Боже, она неотразима! Даже покрытую грязью, он желал ее.